Я везде, где есть хоть какие-то основания, запускаю игру в «Последний дюйм». Это очень нелегко, но всегда соблазнительно. Нужны большие голые пространства, желательно пески, но подходят и пустынные берега морей и океанов, степи и, как однажды выяснилось, лётные поля заброшенных аэродромов (хотя, казалось бы, с этого и надо было начинать). Но самое трудное – найти главный объект, подходящий по всем заданным в первоисточнике параметрам: одинокое строение, напоминающее продуваемую всеми ветрами европеизированную марокканско-ливийскую кофейню. Запущенную, полузаброшенную, с преобладанием хлопающих на ветру навесов над немногими белёными стенами. Простецкие угловатые столики и стулья. На редких стенах, выцветшие фотографии и рекламные постеры в рамках. Всё высушенное, выгоревшее, навеки засвеченное безжалостным белым солнцем и украшенное тенями.

В действительности же – сплошные компромиссы. Но несколько раз получалось. Почти один к одному - на Наксосе.

После недолгого, но упорного пешего путешествия километров 10 по серпантину в глубь острова вдоль изрезанной береговой линии (один автомобиль меня обогнал и один попался навстречу), продравшись сквозь привлекшие меня заросли агавы, я обнаруживаю внизу пустынный широкий пляж между двумя скалистыми мысами и какую-то блёклую хибару на заросшей дюне метрах в двухстах от берега. Правее обнаружился ведущий к пляжу и хибаре местный греческий просёлок. Спускаюсь. Я один на этом ровном, возвышающемся от берега (анабасис) песчаном пространстве в 2-3 квадратных километра. Берег, почти сразу от линии прилива резко уходит к тёмную глубину (подводный катабасис). Волны большие и крутые. Я долго плаваю в этих волнах над этой темнотой. Хлебну воды по глупости, утону, никто не узнает. Радостно изнурённый выхожу на берег, падаю на песок. Влево - километр, скала – никого. Вправо – километр, скала – никого. Сзади – песчаный анабасис и тоже никого. Нет – сзади этот странный домик. Поднимаюсь, надеваю джинсы, босиком иду к домику. Дом открывается в море небольшой, продуваемой насквозь деревянной верандой под выцветшим брезентовым навесом с некоторым подобием рюшей. Понимаю: вход на веранду справа. Обхожу. Над аркой входа, сколоченной из жердей, подрагивает на ветру выцветшая, но всё ещё аквамариновая вывеска, на ней, когда-то белыми, но всё ещё очень большими буквами написано (конечно по-гречески): КАФЕ (кофе). Ещё несколько шагов, и я в жаркой тени на веранде. Хлопает на ветру брезент, скрипят доски под ногами, ухает прибой, вокруг выбеленные солнцем деревянные столы и стулья. Откуда-то изнутри выходит пожилой усатый, небритый грек в застиранной футболке и супер-просторных белёсых джинсах. «Калимэра». «Калимэра, кАфе, паракало». Через 3 минуты на столике присыпанном песком стоит белая чашка рыжего греческого кофе. Два евро. Пожилой грек, что-то говорит. Доброжелательное. Я киваю, улыбаюсь. Грек уходит обратно внутрь. Через мгновенье в шум ветра и прибоя просачивается музыка – «Мост над бурными водами» Поля Мориа. С ума сойти.

Сижу, смотрю во все дали по очереди, пью лучший в мире кофе, всей головой поглощаю совокупные звуки ветра с прибоем, ничему не верю, счАстливо схожу с ума. Так не бывает.

Не так невероятно, но «Последний дюйм» удавался ещё несколько раз.

На Истрии. Почти декоративная кофейня – навес, деревянные стойки, дощАтые стены – на крохотном и узком, но далеко вытянутом в залив Кварнер полуострове, даже полуостровке. Два месяца назад эти места с очередной сезонной миграцией посетили гигантские акулы. Местные на катерах подвозили туристов прямо к акулам, что бы те могли вплотную поглазеть на этих носатых увальней в интимный момент пожирания криля у самой поверхности. Я знал, что сезон миграции закончился, но всё равно было приятно сидеть на тёплом, но свежем ветру, пить кофе, местное красное вино и вглядываться в бесконечный штиль, предполагая на удачу увидеть спинной плавник припозднившейся акулы. Спинной плавник китовой акулы ни с чем не спутаешь в этих водах - он очень большой и близок по форме к равнобедренному треугольнику с почти прямым верхним углом и минимальным отклонением назад.

Или невероятно широкий и почти не посещаемый приливной пляж в Уистреаме, где роль кофейни играл небольшой павильон, вольно разместившийся ровно посередине этого пространства. В павильоне хранилась какая-то морская и береговая механика. Маковецкую я тогда сфотографировал у западной стены павильона, всматривающейся в бесконечную даль песков.

Но катарсис случился в самом неочевидном на первый взгляд месте.

15 лет назад. Завтрак всего личного состава Пермской гражданской палаты ровно в центре заброшенного лётного поля заброшенного Чердынского аэропорта. Накануне мы заночевали в столь же заброшенном (без воды и электричества) аэропортовском здании. Заночевали красиво, при свечах, каждый в своём кабинете. Мы с Сергеем Владимировичем Максимовым немного повыпендривались - соревновались в отжиманиях на руках вверх ногами. А утром, потрясённый открывшимися возможностями, я сочинил этот завтрак. Мы несколько сотен метров волокли аэропортовские столы и стулья в с точностью рассчитанный центр поля. Затем - снедь, кофе и даже наспех устроенный глинтвейн. Мы расселись. Огляделись. Я умер.

«До сих пор всё это живо в моей памяти», как сказал словами Блеза Сандрара Анатолий Шагинян в своей незабвенной музыкально-поэтической композиции «Песни людские».