Подсматривая за гуманизмом

Вести себя гуманно, человеколюбиво – это значит относиться к чужим и посторонним, как к родным и близким. Посторонние - это все, до кого мне нет никакого дела, с кем я не связан никакими актуальными позитивными узами. Чужие – это активные посторонние, то есть подозрительные и даже опасные. В обыденной жизни, к «чужим» и «посторонним» мы, как правило, относим всех, кто не входит в узкий круг родных и близких, друзей и знакомых. Хотя, конечно, и «родные» могут стать «чужими» и тогда мы к родным людям можем быть не менее безжалостными, чем к каким-нибудь оккупантам.

Итак. Мы гуманны, когда испытываем и проявляем к чужим и посторонним людям сочувствие, благожелательность, сострадание, всепрощение и тому подобные чувства. По-моему, проявлением человеколюбия является не только сострадание, но и способность искренне радоваться чужим/посторонним успехам, радостям. В общем, гуманизм - это своего рода поведенческая патология: мы испытываем к чужим людям чувства, предназначенные для родных и близких людей. Гуманное отношение к чужим, с необходимостью превращает чужих - в своих. Если мы к чужим относимся как к своим, значит, они и есть свои. В норме же, к посторонним мы равнодушны, с чужими держим себя настороже и даже побаиваемся. Человеколюбие в любом обществе, в любые времена – вещь не обыденная, но всегда присутствующая в виде исключений из общепринятого поведения (формальная ритуальная вежливость, благожелательность, современная политкорректность – не в счёт).

Мотивы, заставляющие нас относиться к чужим как к родным - то есть быть гуманными - бывают самыми разными. Нередко это и простое замещение: отдавать отмеренное природой добро родным и близким по тем или иным причинам не получается, вот и происходит «перенос». Очевидна и та простая закономерность, что чаще и естественней человеколюбие проявляется в периоды благополучия, как личного, так и общественного. И наоборот, чем хуже людям живётся, чем больше у них проблем, тем менее они склонны относиться к чужим как к своим, тем менее они гуманны. Гуманная, человеколюбивая бедность – это гуманистический миф, часть левой идеологии (бедность ни как самоощущение, а как реальная нищета, условно говоря – когда здоровое питание и приличная в обществе одежда ежедневно проблематичны).

Но важно не сбрасывать со счетов, так сказать, урождённых, генетических инакочувствующих: святых, юродивых, блаженных (современных волонтёров и служителей доброты), способных искренне, от всей души любить неимоверное количество чужих им людей. Именно они закладывают своими яркими, нетривиальными и очевидно хорошими поступками общественные гуманитарные стандарты. Но их - единицы в каждом сообществе и не на них рассчитывают левые политики и гуманитарные бюрократы, мечтая о всеобщем гуманизме.

По-моему, человеколюбие работает по «закону сообщающихся сосудов» - если вы чужого возлюбили как ближнего своего, значит, у каких-то ваших ближних вашей любви поубавилось. Ведь известно, что очень многие великие гуманисты имели очень непростые отношения со своими домашними. А может быть, наоборот – «непростые отношения» с родными и близкими толкали их к человеколюбию.

Всегда во всех обществах существовал и «общественный гуманизм» (публичный, политический, государственный). «Общественный гуманизм», в отличие от «частного гуманизма», в основе своей всегда рационален и социален (хотя идеологически, пропагандистски он может быть украшен такими перьями, что святые позавидуют). «Общественный гуманизм» не сопровождается человеколюбивыми чувствами, он сопровождается «гуманистическими соображениями».

Самый простой пример «общественного гуманизма» - «законы гостеприимства». Социальный смысл этих «законов» – не возбуждать агрессивность и месть чужих. Этот, в общем-то неприятный для обеих сторон смысл мифологизируется, украшается моральными основаниями, приобретает «человеколюбивый облик» – и в итоге все получают удовольствие: и гости, и хозяева. «Законы гостеприимства» как одна из стратегий общественной безопасности имеет свою парную оппозицию – ксенофобию. И в традиционных, и в модерных обществах используются обе стратегии, и я бы не рискнул настаивать на том, что одна из них хорошая, а другая - плохая. Не мне решать за конкретные народы и сообщества, что для них удобнее и полезнее в конкретный исторический момент.

«Общественный гуманизм» – это социальная профилактика агрессивности чужих, как внутренних (маргиналы), так и внешних (мигранты, захватчики). Агрессивность маргиналов профилактируется сильной социальной политикой (пенсии, пособия, льготы), “демогратией меньшинств”, мифологией мультикультурализма и т.п. Напор мигрантов профилактируется гуманитарной политикой в странах-поставщиках мигрантов. Агрессивность внешних врагов профилактируется «миролюбивой внешней политикой».

В политическом гуманизме нет морали, в политическом гуманизме - только политическая или общественная выгода. Когда есть относительно свободные общественные ресурсы, проще откупиться от страждущих, чем спустя какое-то время силой запихивать уже агрессивных просителей в их социальные норы. Только «частный врождённый гуманизм» святых, юродивых и блаженных может быть белым и пушистым.

Современный «политический гуманизм» - очень дорогое удовольствие. В наше время всякое общество «гуманно» ровно настолько, насколько оно богато. Общественная и политическая «негуманность» в бедных государствах, обществах и сообществах - в основном именно от бедности, а не от злодейства. Хотя всякое, конечно, бывает.

Официальный государственный гуманизм не является панацеей от ксенофобии и гарантией политической неагрессивности. Когда откупаться от чужих уже не получается, в дело вступают альтернативные ксенофобные технологии: жёсткие миграционные законы, массовые депортации, общественная подозрительность к бедным и инаковым, всякие расизмы, национализмы, шовинизмы. В своей мотивационной основе государственный гуманизм – не результат морального выбора (так это оформляется в политической пропаганде), а рациональный выбор элитами социальной стратегии, рождённой давлением внутренних и внешних «чужих» и наличием излишков от всевозможных государственных и общественных сверх-рент. Очевидно, что по мере ухудшения дел на Западе будет расти и агрессивность западных государственных и гражданских акторов, ксенофобные политические технологии будут теснить гуманитарные. Открытые общества – это всегда богатые и благополучные общества: от перикловских Афин и римской империи времён «5 хороших императоров» до Америки и Европы эпохи Всеобщего благоденствия.

В реальной жизни все гораздо сложнее. Миллионы западных людей включены в разнообразные гуманитарные практики и, думаю, многим из них даже самим трудно разобраться, чего больше в мотивах их участия: субъективных человеколюбивых порывов; жёстких социальных требований политкорректности; стремления соответствовать нормам приличного, социально-успешного поведения; социальных выгод от гуманитарности (учитывание волонтёрских практик при поступлении в вузы и трудоустройстве); чего-то ещё.

Общественный гуманизм, как и либеральная демократия в странах Запада, всё в большей степени, - конвенциональная, общественно одобряемая ТРАДИЦИЯ, несоблюдение которой исключает человека из сообщества «нормальных людей». А большинству нормальных людей хочется, чтобы государство и «социальное большинство» считало их «нормальными людьми». Но традиционность общественного гуманизма и либеральной демократии, одновременно, и величайшее достижение западной цивилизации (традиция укореняет эти феномены в повседневности) и маркер угасания того и другого (традиция лишает развития «предмет традиционности» и продуцирует в нём фундаментализм, как суррогат развития).

В облике современного Запада все чётче проступают образы фундаментализма, неэффективности и апатии. Применительно к предмету этих моих измышлений – это означает: с одной стороны, фундаментализация гуманитарной бюрократии и фундаментализация либеральной демократии; с другой стороны, всё большая неэффективность того и другого политического инструментария в «real politic» правящих элит; с третьей стороны, всё большая апатия западных простолюдинов по отношению к этим традиционным мировоззренческим комплексам.