О перспективах демократий и автократий в России и в мире

Моя гипотеза о «новом векторе глобального политического развития» подтверждается прямо на глазах и с невероятной скоростью.

И речь не о «фашизации», «свёртывании демократий» и прочем. Сегодня архаикой становится уже сама дихотомия «диктатура-демократия».

Нижеприведённая в сокращённом виде статья была написана мною в 2020 году и опубликована в 2021. Помимо щекочущего самолюбие сакраментального «я же говорил», вспомнить о ней меня побудило всё нарастающее раздражение от какого-то вульгарного, трусливого фундаментализма, поглотившего мировые силы добра в лице сторонников либерализма, демократии и политического гуманизма. Люди смотрят на стремительно изменяющийся мир, но видят в нём только собственные страхи и крах надежд при фатальной неспособности видеть возможности и нежелании рисковать даже в критических ситуациях. В итоге рисковать всё равно приходится, но уже отступая (в этой парадигме и развивается история со «вторым пришествием Трампа» и реакцией на него «сил добра»).  Страдая от навалившихся изменений, миллионы людей живут ложными перспективами, в связи с чем совершают бесполезные, а то и вредные поступки, запускают/поддерживают слабые, бесперспективные нарративы. И проигрывают, проигрывают, проигрывают…

В изменяющемся мире должны изменяться и представления о нём, даже самые дорогие сердцу представления.

К стремительным изменениям привычного мира можно относится и как к величайшей беде, и как к величайшему вызову. Второе предпочтительнее, поскольку здоровее и прагматичнее. Реагируя на вызов, мы сохраняем свою субъектность, остаёмся хозяевами своей судьбы, а бесконечно выискивая, пережёвывая и распространяя горестно пережёванные «ужасы трампизма» (как раньше «ужасы путинизма») мы волей неволей превращаемся в хроническую жертву, в вечный объект чужих злобных усилий. Принявший вызов изменений - готовится чем ответить. Самотравмированный ужасами изменений – готовит план побега.

______________________________________________

УСТОЙЧИВЫЕ ГИБРИДНЫЕ РЕЖИМЫ КАК ЛЕКАРСТВО ОТ ВСЕЛЕНСКОЙ ТОСКИ ИЛИ ГИПОТЕЗА О НОВОМ ВЕКТОРЕ ГЛОБАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

Откуда взялся этот текст и в связи с чем он был написан можно узнать здесь  

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти соображения я записал ещё в апреле прошлого, 2020, года, но не опубликовал, поскольку посчитал, что из-за вопиющей «непрогрессивности» и наглого визионерства соображения эти ещё надо как следует дообъяснить, пригладить, термины доработать до большей ясности и привычности для читателя. Однако руки до этого так и не дошли, а очень интересные события по всему миру так и подталкивают, не заморачиваясь, выложить текст в том виде, в котором есть. 

Да, старые либеральные демократии постепенно утрачивают свою либеральность и демократичность, а новых либеральных демократий уже не будет, но это не кирдык делу свободы и демократии по всему миру, поскольку на ладан дышат и привычные авторитарные режимы, а завоёвывающая мир разнообразная гибридность оказалось не очередной политической плесенью, а лекарством от новейших болезней традиционной государственности, как демократической, так и автократической.

ГИПОТЕЗА

У нас на глазах на протяжении нескольких последних десятилетий происходит фундаментальная переориентация мирового политического процесса. Упрощая, выглядит это примерно так:

Всю вторую половину XX века страны с авторитарными режимами исторически двигались в сторону либеральных демократий. Двигались они постепенно, зигзагами, но двигались. Доля демократий постоянно росла в мире, особенно со второй половины 80-х годов прошлого века – с эпохи обрушения мирового социализма.

Однако к рубежу веков и тысячелетий процесс этот замедлился, а в политическом мире появился новый феномен – гибридные режимы. Гибридными стали называть бывшие авторитарные и тоталитарные государства, которые уже утратили наиболее одиозные черты автократий, но как бы застряли в переходе к либеральным демократиям и представляли собой сложное сочетание авторитарных и либерально-демократических черт (Россия 2000-х – самый очевидный и известный пример).  При этом гибридные режимы были поняты политологами и политиками именно как «всё равно переходные» от авторитарных к либерально-демократическим.

Затем, к концу первого десятилетия XXI века, демократический транзит авторитарных режимов и вовсе остановился, исторически замер: в мире прекратился количественный прирост демократий и одновременно история родила совершенно новое политическое существо – устойчивые гибридные режимы или, говоря осторожнее, гибридные режимы, претендующие на устойчивость в своей сущности. То есть гибридные режимы оказались не переходными, а новыми.

Дальше – больше. Во втором десятилетии XXI века сформировался и вовсе новый вектор глобального политического развития: теперь в сторону гибридности движутся не только поставторитарные и посттоталитарные страны: Китай, Казахстан, Турция, Россия и др., но и страны либеральной демократии. Я говорю прежде всего о США эпохи Трампа-Байдена и о попытках гибридизации тех или иных политик в Великобритании, Франции, Австрии, Нидерландов, Испании, Венгрии, Польше и т.п.  – везде в западном мире, где идёт широкое переосмысление политической жизни в духе того, что за отсутствием лучших терминов называют «новым правым популизмом», и того, что в России называют «новой этикой», а в странах традиционной демократии «woke-культурой». Размещение в одном ряду «нового правового популизма» и «новой левой этики», наверное, многих удивит, но мне представляется, что оба этих умонастроения, хоть и с очень разных позиций, делают одно общее дело: отрицают/избегают/обесценивают в своих практиках либерализм и демократию в их традиционных образах и смыслах.

Одним словом, сегодня можно говорить не только о гибридных режимах с историческими автократиями в бэкграунде, но и о гибридизирующихся режимах с историческими демократиями в бэкграунде. То есть сегодня можно говорить о традиционных демократиях, которые всё активнее заимствуют политические инструменты, институты и идеологемы авторитарных традиционалистских режимов. А если непредвзято взглянуть на Израиль, Индию или на ту же Японию (с её «хорошей «Единой Россией» в лице Либерально-демократической партии), Южную Корею, Сингапур и прочих «драконов» и «тигров», то со всей очевидностью будет ясно, что модерно-традиционалистская гибридность в процессе модернизации стала для них не только естественным, но и высокоэффективным политическим инструментом.

Внимание! Я говорю о движении традиционных демократий не к авторитарности, а именно к политической гибридности. Поэтому современная гибридизация западных либеральных демократий не означает, что «либерально-демократический выбор» проиграл «авторитарному выбору». Это означает, что в «очищенном виде» либеральные демократии так же социально и политически неэффективны в современном мире, как и «очищенные» авторитарные и тоталитарные режимы. Упрощая: в условиях современного социально сверхсложного общества либеральные демократии слишком свободны для расширенного воспроизводства, а автократии слишком несвободны для того же.

Мне представляется очевидным, что в 2020-х годах ни у кого уже не получится воспроизвести на государственном уровне либеральные демократии образца их золотого века – рубежа тысячелетий. Более того, даже самим «либеральным демократиям золотого века» не удастся (уже не удаётся) сохранить себя как «либеральные демократии золотого века».

Но что взамен либеральных демократий, если не автократии? А взамен – другие демократии, поскольку не существует в современном мире иных политических технологий, которые бы столь же гарантированно и с приемлемыми общественными издержками обеспечивали легитимацию власти и более или менее безопасную для общества конкуренцию элит за власть. Но только это будут очень другие демократии – на иных социальных и мировоззренческих платформах.

Новая демократия родится в горниле ОБЩЕСТВЕННОЙ ДЕСАКРАЛИЗАЦИИ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ.

Изменения в понимании демократии происходит в рамках более широкой идеологической революции, суть которой – в постепенном преодолении общественным сознанием системообразующих мифов эпохи Модерна, включая мифы о «народовластии», «общественном единстве», «справедливости, как том или ином равенстве» и др., на которых зиждятся не только классические идеологии, но и устав ООН, и конституции всех современных государств (при том, что казалось бы такой ритуальный термин как «народный суверенитет» всё-таки отражает некую объективную реальность, скрывающуюся в хтонических глубинах общественных отношений).  

Но прежде, чем видéния «очень других демократий» обретут осязаемость конвенциальных realpolitik, в СРЕДНЕСРОЧНОЙ глобальной политической перспективе бал будут править именно «политические смеси» – гибриды. Но «политические смеси» в рамках ещё старой модерной политической парадигмы, то есть в рамках либеральных, социалистических, национал-традиционалистских и прочих политтехнологических комплексов, со всеми их классическими, постмодерными, метамодерными модификациями. Являются ли гибридные автократии и гибридные демократии порталами в пространство немодерных политическим образов и сущностей – покажет время. Но, по-моему, являются. Сегодня именно политические смеси из классических модерных политик являются питательным бульонам для формирования немодерных политик.

Активная гибридизация всё большего числа современных государств, конечно, не гарантирует им государственного успеха, но увеличивает шансы его добиться на основе новых немодерных социальных технологий и институтов, вызревающих в гибридных режимах как с авторитарным, так и с либерально-демократическим бэкграундом.  

Так или иначе, лет через 10-15 большинство стран мира по сути своей будут не либеральными демократиями, как конвенционально предполагалось ранее, а теми или иными вариациями гибридных режимов, или как они там будут называться...  – этакий очередной вариант «конца истории». Но, как и всякий «конец истории», всеобщая гибридность лишь зафиксирует очередной переходный этап к новым общественно-политическим сущностям, далёким от традиционных представлений о «правильном государстве» четырёхвековой эпохи Модерна.

Через 10-15 лет, как и сегодня, одни гибридные режимы будут с либерально-демократическим бэкграундом, другие – с авторитарным, третьи – с «азиатским» (вспоминая Маркса) или каким-то ещё. Возможно, они даже по-прежнему будут враждовать друг с другом по линиям традиционных цивилизационных и геополитических разломов, но их политическая суть будет более или менее однотипной (более или менее однотипными будут способы самоорганизации элит, управления населением и дележа ресурсов).

Однако это всё равно будет переходная однотипность, но не к либеральной демократии, как уже говорилось, а к принципиально иному способу общественной самоорганизации, мировоззренческие и политические элементы которого просматриваются уже сегодня.

Для меня самое интересное в этой всеобщей внутримодерной гибридизации – это уже сегодня просматривающиеся зачатки (мировоззренческие и даже политтехнологические) по-настоящему новой демократии: отрицающей либеральную демократию конвенциональных меньшинств и возвращающейся к большинству, которому предстоит болезненное осознание относительности/условности политического единства нации.

РЕЗЮМЕ И ПРОБЛЕМЫ ГИПОТЕЗЫ

По моему мнению, гибридизация авторитарных и либерально-демократических режимов и отдельных политик в рамках модерной политической парадигмы – глобальный исторический тренд. Мне представляется, что гибридные режимы, обретшие устойчивость в своей сущности, уже не могут стать ни классическими диктатурами, ни классическими либеральными демократиями. Вопрос в том, останутся ли они в долгосрочной перспективе гибридами внутри модерной политической парадигмы или обретут новую немодерную политическую определённость. Более вероятным мне видится второе. Но лишь видится. Если сам процесс внутримодерной гибридизации современной политики более или менее очевиден и может быть более или менее достоверно подтверждён, то его результаты невозможно просчитать, можно лишь попытаться предугадать, чем я самонадеянно здесь и занимаюсь.  

В этой гипотезе я исхожу из того, что гибридные и гибридизирующися режимы являются экспериментальными площадками (как бы неприглядно порой эти площадки ни выглядели), на которых вырабатываются модели новой немодерной государственности. Мне представляется, что в естественных целях большей политической эффективности современные государства с авторитарным бэкграундом экспериментируют с большей «открытостью» своих институтов, а государства с либерально-демократическим бэкграундом экспериментируют с большей «закрытостью» своих институтов. Те и другие режимы нащупывают некий оптимум в соотношении «социальных порядков свободного доступа» и «социальных порядков ограниченного доступа» (терминология Дугласа Норта, Джона Уоллиса, Барри Вайнгоста). Само по себе стремление к такому оптимуму и, тем более, предполагаемое наличие его разрушает традиционные модерные представления о государстве, где «открытые» (условно «демократические») и «закрытые» (условно «автократические») формы правления противопоставлены на уровне государств, находятся в непримиримом антагонизме и в исторической последовательности. Я же исхожу из противоположного – из того, что закрытые и открытые формы управления обществом могут сосуществовать в едином социальном порядке (в едином государстве). То есть «закрытые» (автократические, традиционалистские) формы политик не обречены на полную историческую замену «открытыми» (демократическими, модерными) формами политик. Те и другие обречены на другое – на живое взаимодействие «антагонистов» в рамках единого социального порядка. Сегодня это происходит в рамках гибридных и гибридизирующихся режимов.

Но внутримодерная гибридность приобретает глобальный исторический смысл лишь в состоянии относительной политической устойчивости, пусть и исторически временной. В моём представлении и исходя из давно наметившихся тенденций, устойчивый гибридный режим — это ЭЛЕКТОРАЛЬНАЯ ОЛИГАРХИЯ, УРАВНОВЕШЕННАЯ СИЛЬНЫМ ГРАЖДАНСКИМ ОБЩЕСТВОМ.

«Электоральная олигархия» в привычных политологических терминах – это плебисцитарная/делегативная/имитационная демократия или демократия с ограниченным доступом. Причём ограниченность доступа к демократии обеспечивается не только произволом олигархии, но и охлаждением простолюдинных и среднеклассных групп населения к политическому участию, но не к гражданскому действию, как влиянию на власть без претензии на власть. Тенденции олигархизации политических элит и деполитизации населения (как «департизации» и массового абсентеизма) уже сегодня типичны для многих традиционных демократий, но существуют в них латентно, вне широкого общественного осознания. В гибридных же режимах обе тенденции социально и ментально высвобождаются, осознаются обществом как вариант нормы.

Если попытаться абстрагироваться от известных идеологических штампов и вспомнить Аристотеля (которому посчастливилось этих штампов не иметь – их ещё не было – потому его «Политика» до сих пор и актуальна), олигархия – это естественная иерархическая матрица самоорганизации элит. Всякая новая элита собирается в олигархию, а вот как она оформляет себя для общества: «демократией», «диктатурой пролетариата» или «защитником русского мира» – это уже другой вопрос. Вообще олигархия – это нормально, если у простолюдинов достаточно эффективных инструментов для защиты своих интересов в отношениях с властями (речь не только и не столько о демократии). А инструментов этих, вы не поверите, у простолюдинов предостаточно, хотя бывают и периоды дефицита «простолюдинных институтов влияния на власть», что и приводит к социальным катаклизмам. Но чтобы обнаружить эти традиционные, уходящие в доисторические времена институты, нужно сменить социальную оптику, поскольку в «модерных очках» простой человек всегда видится жертвой в любых общественных отношениях и нуждается в постоянном освобождении и опеке. Порождённое же массовым средним классом гражданское общество, будучи исторически уникальным общественным явлением (за исключением небольших и локальных прецедентов в эпоху Античности), совершенно по-новому уравновешивает социально полярные интересы простолюдинов и людей власти. В наше время институты гражданского общества (там, где они укоренились в «большом обществе») являются высокоэффективной добавкой к институтам традиционного простолюдинного влияния на власть, но не замещают их

Об устойчивости гибридных режимов сегодня можно говорить лишь применительно к поставторитарным и посттоталитарым государствам. Но и в этом секторе устойчивые гибридные режимы существуют скорее как «пилотные». Слишком невелико историческое время их существования и внешнего за ними наблюдения. Даже такой супергибридный и уже фактически устойчивый режим, как китайский, существует всего три десятка лет. Что касается самых знаменитых гибридных режимов современности – электоральных автократий Владимира Путина и Реджепа Эрдогана, то переход их гибридности в состояние устойчивости всецело зависит от того, как справятся российская и турецкая олигархии с уходом/отстранением своих демиургов. Мне представляется, что именно избыточный и глубоко архаичный для нашего времени жёсткий ПЕРСОНАЛИЗМ обоих режимов является основным препятствием для их гибридной устойчивости и политической стабилизации. Современные Россия и Турция, благодаря своим допотопным «отцам нации», застряли (Россия, по-моему, в большей степени) в переходе от невротичных электоральных автократий, зацикленных на политической безопасности лидеров, к электоральным олигархиям, более политически гибким, стабильным, современным и по определению лишённым «абсолютистской непримиримости», как во внутриэлитных отношениях, так и во взаимоотношениях с напирающими «структурами гражданского общества».

Вообще ничто не абсолютно и не универсально. Всё вышенаписанное о гибридых режимах касается только состоявшихся государств. В то время как на транснациональных территориях «стабильного хаоса» по-прежнему может возникнуть всё что угодно, естественно, кроме либеральных демократий. Я – о Ближнем и Среднем Востоке, Центральной Африке и о более локальных скоплениях несостоявшихся государств и протогосударственных этнических и религиозных сообществ.

Впрочем, возможно, именно на этих территориях нам предстоит увидеть принципиально новые и глобальные по своим последствиям очаги социальной и политической активности. Может быть, правы те, кто считает, что следующей после Ислама и Китая в будущее выстрелит Чёрная Африка и предложит миру свои модели завоевания места под солнцем, а в них – и свои эффективные формы государственности. А, может быть, и не «выстрелит». Вон от Латинской Америки весь ХХ век ждали пассионарного взрыва, а он у них вечно обламывался, хотя замах всякий раз впечатлял (я – об Аргентине начала ХХ века, о Мексике 1920-х, о Кубе 1960-х). Целый континент уже два века, со времён боливарианских войн за независимость, находится в застойном, тягостном модерном транзите. И примерно понятно, откуда взялась эта историческая тягостность, но в рамках «модерной этики» неприлично говорить об этом вслух.

Непонятно, что будет и с нестабильными проектными демократиями в новых государствах с неясными геополитическими перспективами, например, на постсоветском пространстве. Я – об Украине, Молдавии, Грузии, Армении, Киргизии, которые имея богатую национальную историю,  не имеют исторической государственности или утратили её сколько-то веков назад. Похоже, сегодня они попали в «ловушку догоняющей демократии», находясь в которой, не могут себе позволить «естественную политическую гибридизацию», и вместо этого вынуждены постоянно подправлять псевдо-полу-квази-революциями свою вечно несовершенную демократию.

P.S. для свободолюбивых людей.

Деятельное противопоставление свободы и несвободы – фундаментально, присуще любому обществу и является мотивом для значительной части бесчисленных социальных взаимодействий каждого из нас. Борьба за свободу будет продолжаться и в мире гибридных режимов – везде, где дефицит свободы будет общественно опасен (также будет продолжаться и борьба за справедливость, борьба за безопасность, борьба за идентичность и другие формирующие любой социум общественные противостояния). Но борьба эта будет продолжаться на фоне постепенной замены «традиционно модерных» смыслов личной, общественной, политической и прочей свободы. Эти формирующиеся уже сегодня новые представления о свободе будут противостоять не только новой несвободе, но и старым представлениям о свободе.

Поэтому в наше время главное – не спутать актуальную свободу с неактуальной. Сегодня, например, важно понимать, что просто «честные и свободные выборы» или замена путинского единовластия на «ответственное перед парламентом правительство» сами по себе к большей общественной свободе и к большему общественному участию не приводят. В наше время подобные традиционные меры общественной эмансипации являются необходимыми, но не являются достаточными условиями большей свободы. Вообще партийно-парламентско-электоральные активности граждан в современных обществах менее важны для «судьбы свободы и демократии», чем активности прямого гражданского действия, не претендующие на власть, но делающие власти предложения, от которых она не может отказаться. Упрощая: «борьба за свободу НКО» сегодня важнее «борьбы за свободу партий».

Стремление свободолюбивых людей к демократии ни в коем случае не теряет актуальности внутри кризиса либеральных демократий и уж тем более внутри таких режимов, как путинский. Главный вопрос в том, к какой именно демократии стремиться. Если демократия для вас — это прежде всего какое-то народовластие, то это один маршрут в будущее, а если демократия для вас – это прежде всего антидиктатура, то это уже другой маршрут. Желание той и другой демократии одновременно может не пройти, поскольку их сложные маршруты на некоторых участках предстают противоположно направленными. И это только одна из возможных развилок. Демократия вообще вещь не банальная.

Октябрь 2021 года                                                       Игорь Аверкиев