Когда все блефуют с военной угрозой, возрастает вероятность случайной войны

Большая война между странами не стала сегодня более вероятной. Она даже стала менее вероятной: большие войны сегодня абсолютно никому не выгодны в клубе цивилизованных исторических стран, так как классические войны утратили для них геополитический смысл — физический захват территорий и физическое отчуждение чужих национальных богатств (исторические страны — страны с длительной непрерывной государственностью, геополитически укоренённые на планете в исторических вмещающих этносах; такой страной является и Россия, но, например, не являются Азербайджан, Северная Македония или Уганда).

Для получения сверхрент с чужих национальных территорий и чужих национальных богатств сегодня существуют менее дорогие и менее политически рисковые методы, чем захватнические войны (достаточно вспомнить «ползучий колониализм» современного Китая в российских Дальнем Востоке и Южной Сибири, в Восточной Африке или в Балканских странах). В современном мире полномасштабная классическая война с участием регулярных войск между историческими странами по воле агрессора практически уже невозможна. Внутри сообщества этого класса стран более вероятным сегодня я считаю случайное начало войны. Война сегодня с большей вероятностью родится не из проекта агрессора, а из «яиц чёрных лебедей» — из случайных событий, вероятность которых возрастает в современном мире с возрастанием социальной сложности общественных отношений, с расширением многофакторности любого политического решения.

При этом политически актуальными сегодня остаются политические «игры в войну» (игры, не предполагающие реальную войну), в которых основными инструментами являются основанный на блефе шантаж военной угрозой (позиция России в сегодняшнем украинском кризисе) и демонстративные гибридные микроконфликты. Так вот в наше сверхсложное время господства «энтропийной политики» (политика, в которой хаос является важнейшим ресурсом и даже объектом капитализации) политические «игры в войну» во много раз опаснее, чем 100 или даже 50 лет назад. То есть не в агрессорах дело (да и не бывает уже классических агрессоров в этом клубе стран), а в большой вероятности выхода из-под контроля игроков «военных игр», с последующим разворачиванием уже реальной военной цепной реакции в рамках вполне классических политических логик (стремление к соблюдению политического престижа любой ценой; слабость политических решений, не соответствующих общественным ожиданиям; внутриэлитные логистические, психологические и этические трудности со сворачиванием нереализованных мобилизаций всех видов и т. д.).

Это впечатление и сегодня не является иллюзией в том смысле, что война между «крупными странами» («историческими странами», как я их называю) не может быть результатом политического проекта, следствием злой воли агрессора (каковыми, например, были Русско-японская война, Вторая мировая война и даже Фолклендская война). Но война может случиться даже между историческими государствами, став нечаянным результатом политической «игры в войну», над которой её участники могут потерять контроль, столкнувшись с чрезмерным числом влияющих на «военную игру» факторов, включая случайные события с большой социальной энергетикой.

Классические войны с классическими ролями агрессоров и жертв сегодня исключительная прерогатива всевозможных прото-, квази- и несостоявшихся постколониальных государств Азии и Африки, а также новых политически неустойчивых постсоциалистических государств. Кроме того, источниками проектных агрессивных войн сегодня могут быть и государства, претендующие на имперскость, то есть на роль «мирового жандарма». Речь, прежде всего, о США и России. Но объектами агрессии государств с имперским комплексом выступают исключительно геополитически маловесные и в военном отношении слабые, те самые исторически относительно новые постколониальные и постсоциалистические государства, войны с которыми априори считаются относительно дешёвыми для агрессора и не несут ему серьёзных политических последствий. Но и здесь ситуация меняется прямо на глазах. Военное фиаско имперской Америки в Ираке и в Афганистане и фундаментальная неспособность псевдоимперской России военным путём разрешить в свою пользу гражданский конфликт в Восточной Украине говорят о политической неэффективности военной агрессии даже в исполнении империй и квазиимперий.

Но в этом и парадокс и невероятная сложность для понимания любой современной предвоенной ситуации с участием исторических государств, как демократий, так и автократий. С одной стороны, классические захватнические войны с участием регулярных воинских частей сегодня никому не выгодны и никому не нужны, даже самым политически агрессивным государствам вроде России и США. С другой стороны, именно большие исторические страны накопили сегодня исторически беспрецедентный по объёму и социальной сложности военный потенциал — человеческий и технический. Потенциал таких объёмов, с таким числом заинтересованных в его использовании институтов и людей, просто не может быть бесконечно только потенциалом.

Это как со знаменитым заряженным ружьём, которое если уж весит на стене, то рано или поздно должно выстрелить. Если за это ружьё постоянно кто-то хватается, снимает его с гвоздя, не собираясь никого убивать, а только припугнуть, то рано или поздно кто-то случайно нажмёт на курок. Особенно если раньше в этом доме жили пятеро человек и только двое из них имели право прикасаться к ружью, а сегодня в доме живёт 50 человек и половина из них имеет право брать ружьё и пугать им кого ни попадя. Среди допущенных к ружью кого только нет, включая «подростков» в лице частных военных кампаний, спецслужб, ненавидящей всё плохое прогрессивной общественности, военно-промышленных корпораций, международной гуманитарной бюрократии — любительницы гуманитарных интервенций, медиакорпораций и глобальных социальных сетей, озабоченных поисками врагов для их выгодной продажи скучающей публике и др.

Вероятность случайной войны между большими историческими государствами, по-моему, дополнительно возрастает благодаря относительно новому «глобальному ментальному обстоятельству»: отсутствию массовых антивоенных настроений и активностей как среди элит, так и в массах простых людей. Эти настроения были реальностью ровно до тех пор, пока элиты и народы мира воспринимали ядерную войну как реальную угрозу. Моя гипотеза: последние 10-15 лет из подсознания людей по всему миру ушёл страх перед ядерной войной, поскольку весь послевоенный коллективный опыт человечества доказал, что ядерные страны гарантировано не хотят и даже не способны развязать ядерную войну, что особенно доказали многочисленные войны рубежа тысячелетий — в этих войнах никто даже не пытался, никто даже не грозил ядерными ударами. О них забыли, как забыли о газовых атаках во время Второй мировой войны, хотя все воюющие страны имели большие запасы поражающих газов. Оттого фактически и вымерло по всему миру антивоенное движение, рождённое в своё время именно массовыми страхами перед ядерной войной.

С другой стороны, жители больших исторических государств уже в трёх поколениях (75 лет) не сталкивались с обычными войнами в местах своего проживания. А те войны, в которых участвовали их государства, проходили где-то далеко. И самое главное, эти войны были высокотехнологичными, с минимальным участием солдат, подавляющее большинство из которых были профессиональными военными, чья гибель на войне, в отличие от «мальчиков-призывников», воспринимается многими, если не большинством, как некоторый вариант нормы.

Одним словом, разговоры политиков о необходимости и возможности войны в конкретных обстоятельствах особо никого уже не волнуют, не зовут на антивоенные баррикады. И сами политики уж более или менее спокойно, без оглядки, ведут такие разговоры. Поэтому я предполагаю, что у политиков и генералов при принятии предельных решений в экстремальных обстоятельствах «чёрных лебедей» сегодня будет значительно меньше внутренних тормозов, чем ещё 20 лет назад: рациональных, этических, духовных. А массовый человек сегодня уже более-менее готов к возможной войне: он ведь убеждён, что она его не коснётся — война ведь дело профессионалов и идейных отморозков, а он и все его близкие ни к тем, ни другим не относятся.

Вот вам и питательный бульон для случайных войн, которые никому не нужны, но никому и не страшны. Всё мы живём в этом бульоне: и россияне, и европейцы, и американцы, и даже украинцы.

Шантаж угрозой войны потому и используется, что высоко эффективен в мире благополучных трусливых государств. Эффективность блефа военной угрозы наиболее наглядно предъявил планете Владимир Путин в 2014 году. «Захват Крыма» — это всего лишь грамотная логистическая операция и талантливая PR-акция путинской команды, не более того. Путин не собирался и не посмел бы всерьёз воевать не только с НАТО, но и с Украиной: он просто подкараулил последнюю в момент максимальной слабости. А Запад на самом деле просто не удосужился вовремя всерьёз и превентивно, до вторжения «вежливых людей», заступиться за Украину — не прибег к угрозе по-настоящему безжалостных санкций против путинского режима: то ли постеснялся, то ли посчитал невыгодным, то ли просто прозевал путинские намерения. То же самое получилось и с Восточной Украиной. Путину хватило всего лишь агрессивной «антифашистской» PR-кампании и горстки патриотически озабоченных отморозков и «партизан-десантников», чтобы полностью подчинить регион своему влиянию.

Гибридный диктатор Путин как политический феномен в значительной степени является порождением то ли трусливости, то ли попустительства коллективного Запада. Хотя сам я всё более склоняюсь к тому, что Владимир Путин для Запада просто очень удобный враг: минимум вреда СОБСТВЕННО Западу и максимум пользы в качестве объекта вечной, но не обременительной борьбы за всё хорошее против всего плохого, отвлекающий злодей для впечатлительной публики. Но возможно, Запад уже несколько заигрался с Владимиром Владимировичем, как когда-то с Пиночетом, талибами и др.

Физически, материально большего всего пострадает, конечно, Украина, поскольку основные боевые действия будут на её территории. Политически же больше всего пострадает путинский режим, особенно если война затянется хотя бы на несколько месяцев и потери солдат-срочников будут заметными для страны. Как только российские матери поймут, что война реально касается их сыновей, тут же придёт и конец путинскому режиму. Именно поэтому Владимир Путин действительно не стремится к настоящей войне, искренне не желает её. Он только блефует.

Но возможен, наверное, и другой вариант. Может быть, команда Путина знает, как сразу же ввести начавшуюся войну в режим гибридной высокотехнологической, с партизаноподобной локальной и перемежающей военной активностью, с минимальным использованием солдат-срочников и вообще пехотных подразделений. Но как-то я сомневаюсь, что войну с украинцами можно будет сделать такой же почти невидимой для российского населения, как недавнюю войну в Сирии.

Больших выгод от этой войны, как бы она ни разворачивалась и чем бы ни закончилась, по-моему, никто не получит, поскольку в этой войне в принципе невозможна окончательная победа одной из сторон, по крайней мере, на первом этапе. Все будут боятся окончательных и решительных действий, чтобы сохранить локальный статус войны. Более того, вся эта война настолько блеф, настолько никто не хочет по-настоящему воевать, что ни одна из сторон даже не озвучила своих целей в столь ожидаемой войне. Все озвучивают только цели своих военных угроз. Но в очередной раз повторюсь: этот тотальный блеф не снимает возможности случайной войны. Поэтому главное сегодня с точки зрения миролюбия — это прекращение самого обмена угрозами. Упрощая: всем политикам, журналистам и активистам нужно прекратить говорить само слово «война» применительно к Украине. Но это почти невозможно, поскольку кто-то должен первым прекратить угрожать, а это прямой путь к знаменитой «дилемме заключённого».

Один из самых экзистенциально глубоких подобных мотивов недавно описал Павел Селуков: «Есть у меня подозрение, что все так затрахались сидеть в болоте, что даже те, кто против войны, подсознательно за войну. Чтобы хоть что-то уже произошло, пусть даже кирпич в болото упал, лишь бы тину эту поколебать».

Из обсуждений на моей странице в «Фейсбуке» очень чётко проявилось и такое отношение к возможной войне: многие свободолюбивые оппозиционно настроенные люди, мои товарищи и коллеги вполне оправданно ждут, что возможная война с Украиной приведёт путинский режим к глубокому системному кризису со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями. Прямо они об этом, как правило, не говорят, но ненависть к диктатору явно заставляет их отбросить привычные гуманитарные, антивоенные резоны. Примерно в таком же ключе приветствовали большевики и другие левые радикалы Первую мировую войну, желая поражения в ней царскому правительству с последующим переходом поражения в революцию.

С противоположными мотивами, но так же, только откровеннее, приветствуют возможную войну с Украиной и всевозможные государственные патриоты, всякие активные лоялисты, желающие президенту Путину наконец-то показать ненавистной Америке, всему Западу и «обнаглевшим хохлам» нашу великую и ужасную «кузькину мать» и желающие вместе с Вождём прислониться, наконец, к этому невероятному счастью реванша.

Значительная же часть погружённого с головой в частную жизнь российского населения или даже его большая часть привыкла соотносить своё мнение о событиях внешнего мира, не имеющих к ним прямого, «контактного» отношения, с официальным мнением властей. Соответственно и возможная война с Украиной российским большинством воспринимается приблизительно так же, как большинством советских людей в конце 1940 — начале 1941 года воспринималась возможная война с фашистской Германией. То есть, если война и случится, то благодаря нашей могучей армии и мудрому руководству она будет лёгкой, скорой и победной. Но такое отношение к возможной войне очень ситуативно и «глубоко поверхностно». Оно может стремительно и радикально измениться на противоположное, случись война на самом деле со всеми её тёмными тяготами. Массовый российский человек в наше время (в отличие от того же сталинского времени) принимает позицию властей не из страха или какой-то особой социальной глупости, а из удобства и только по вопросам ему более или менее безразличным. Если же позиция властей будет серьёзно противоречить собственным выстраданным интересам современного простого человека, то, в отличие от сталинского простого человека, он терпеть уже не будет. Процесс внутреннего освобождения российского человека, запущенный Перестройкой и революцией 1991 года вопреки всему уже необратим. Просто для современного простого человека жизненные смыслы не упираются в свободу и демократию, им движут совсем другие жизненные смыслы — не противоположные, а именно другие.